— А я уверен, что между третьим и девятым числами здесь останавливался пассажирский поезд… Пойдемте к дежурному по станции, — неожиданно закончил Данченко и двинулся к видневшемуся впереди шпилю станции.

— Одну минутку! — нагнал его Чесноков и, отведя в сторону, многозначительно сказал: — Я наблюдал за Макасовым, он давал очень путаные, сбивчивые показания…

— Я не допрашивал Макасова, и, кроме того, вы, доктор, обещали мне быть полезным, — на ходу бросил капитан и ускорил шаг.

Жалея о том, что ввязался в эту неинтересную для него поездку, все больше и больше отставая, Чесноков засеменил за железнодорожником, идущим большим, энергичным шагом.

Дежурная по станции, держа в одной руке фуражку и обмахиваясь ею, как веером, в другой руке сжимая наушник селектора, обменивалась «любезностями» с дежурным по соседней станции.

— Мне хотелось бы посмотреть книгу прибытия и отправления поездов. Вот мое удостоверение, — не выдержав, сказал Данченко и положил на стол свой документ.

Дежурная, не торопясь, взяла со стола удостоверение, посмотрела, перечитала еще раз, сравнила фотокарточку с оригиналом, надела фуражку и, козырнув, сказала:

— Товарищ капитан, журнал прибытия и отправления поездов сейчас будет доставлен! — и вышла из комнаты, столкнувшись в дверях с входящим Чесноковым.

— Доктор, садитесь, — предложил ему Данченко. Они были одни. — Насколько я понимаю, доктор, вы выдвигаете версию убийства неизвестного с целью ограбления весовщиком Макасовым?

— Создание версии не моя специальность. Я медицинский эксперт! — резко бросил Чесноков, затем вынул из кармана газету, расстелил ее на стуле — он был в светлых брюках — и сел.

— Не сердитесь, доктор, я пошутил, — примирительно сказал Данченко.

Вошла дежурная и положила на стол большую книгу прибытия и отправления поездов.

На первой же странице Данченко нашел заинтересовавшую его запись:

«3-го ЯНВАРЯ ПОНЕДЕЛЬНИК В 10.37 ПРИБЫЛ СКОРЫЙ № 17/15 МУРМАНСК — МОСКВА. МЕДВЕЖЬЯ ГОРА НЕ ПРИНИМАЕТ ПО ПРИЧИНЕ СНЕЖНЫХ ЗАНОСОВ НА ПЕРЕГОНЕ ЛУМБУШОЗЕРО — ВАНЗЕЗЕРО. ПОЕЗД № 17/15 ОТПРАВЛЕН ПОСЛЕ РАСЧИСТКИ ПУТИ В 14.44. ДЕЖУРНЫЙ ПО СТАНЦИИ ВЕРГУН».

Оказывается, четыре часа семь минут здесь, на станции Малые Реболы, простоял скорый пассажирский поезд Мурманск — Москва!

— Когда проходит ближайший поезд на Мурманск? — спросил Данченко.

— Пятьдесят третий Ленинград — Мурманск проходит Малые Реболы в девятнадцать часов восемь минут, — ответила дежурная.

— Мы до Масельской проскочить успеем?

— Успеть можно, но у меня указание отправить вас на Петрозаводск, — возразила дежурная.

— Соедините меня с диспетчером! — распорядился Данченко.

Как и следовало ожидать, Данченко получил разрешение проследовать на автодрезине до Масельской. Времени оставалось мало, — их мог нагнать ленинградский поезд, — поэтому уже через несколько минут, пропустив идущий из Масельской сквозным маршрутом длинный грузовой состав, они выехали на север.

Когда Малые Реболы остались позади, Данченко подсел к нахохлившемуся Чеснокову и примирительно сказал:

— Александр Васильевич, вы не должны на меня обижаться. Я — не Холмс, вы — не доктор Ватсон, у меня нет времени на длительные рассуждения, чтобы блеснуть дедуктивным мышлением, а вам сделать записи для потомства. Не моя вина, что поездка в Малые Реболы не удовлетворила вас, но вы даже не представляете себе, какое огромное влияние оказал ваш доклад на весь ход дела. Мы с вами сейчас в Масельской расстанемся. Я пересяду на поезд, идущий на север, вы вернетесь на автодрезине в Петрозаводск… Скажите, — неожиданно спросил он, — вы следили за работами кандидата медицинских наук Клубицкого в области отождествления личности при помощи фотоналожения?

— Это Московский институт судебной медицины? — заинтересовался Чесноков.

— Совершенно верно. Представьте себе: получив юридическое образование, человек много лет работает в области криминалистики, пользуется общим признанием, авторитетом и вот на четвертом десятке жизни решает, что криминалист без знания судебной медицины — солдат, вооруженный одним холодным оружием. Клубицкий кончает медицинский институт и вскоре защищает кандидатскую диссертацию. По дороге времени он энергично движется вперед, задевает локтями идущих. Очень беспокойный человек! Мне такие люди по душе. Александр Васильевич, хотите осуществить одну интересную работу?

— Это связано с деятельностью Клубицкого? — оживился Чесноков.

— Как только вы вернетесь в Петрозаводск, немедленно дайте указание эксгумировать труп, извлеченный из озера на станции Малые Реболы, препарируйте череп и выезжайте в Москву в институт судебной медицины. Официальный вызов вам будет сделан сегодня же.

— Но для работ по отождествлению не хватает главного — фотоснимка…

— Я думаю, что не пройдет и двух дней, как фотоснимок будет у нас в руках, — в раздумье сказал Данченко.

Автодрезина подходила к большой станции Масельская.

За краткое время, оставшееся до прибытия ленинградского поезда, Данченко успел связаться по телефону с подполковником Жилиным, затем после прибытия поезда дружески простился с Чесноковым, дрезина которого ушла на юг, и, получив место в свободном купе, лег, положив под голову портфель. Ему не спалось, состояние нервного напряжения не оставляло его. Данченко поднялся, сел за столик, вынул несколько листов чистой бумаги и, по совету подполковника, стал записывать все, что было связано с его работой по этому делу.

Приоткрыв дверь купе, проводник предложил чай с лимоном. Данченко вспомнил, что в этот день еще ничего не ел, и хоть «дорожные» сухари отличались от обыкновенных высокой прочностью, он с удовольствием, размачивая их в чае, съел целую пачку.

«…Визит Левыкина к майору Комову не понравился подполковнику. Это было пятнадцатого июля, — писал Данченко. — Что же касается того, что Чингис бросился на техника и укусил его, лишь подтверждает неприязнь пса к Левыкину. Весь день случай с Чингисом мне не давал покоя. Вечером в тот же день, увидев Чингиса лежащим около столовой, я решил по совету подполковника осуществить следственный эксперимент и дважды перешагнул через собаку…»

— Собака! Вот где зарыта собака! — ударив кулаком по столу, воскликнул Данченко.

XX. ПИСЬМО

«Быть может, я не должен был писать, а следовало просто пойти к подполковнику Жилину и откровенно все рассказать, но мне кажется, что я не смог бы быть искренним до конца. Есть в сердце человека уголки, куда он и сам заглядывает не часто. Вывернуть эти уголки, как выворачивают карманы, чтобы вычистить из них сор, не так-то просто.

Можно было бы не писать этого письма, оно не поможет мне избежать наказания, но… Мне самому нужны эти строки, этот разговор с самым строгим судьей человека — совестью.

Думаю, что письмо это нужно еще и потому, что судьба моя — не личное мое дело (теперь я это понял). И потому, что некоторые люди, как мне кажется, пытались использовать мои ошибки в каких-то своих, корыстных интересах».

Астахов положил ручку, встал и открыл окно. Был тихий послеобеденный час. В небе застыли высокие кучевые облака. Непривычно медленно по воздушному коридору шел пассажирский самолет. Низкий ровный гул его моторов отозвался в стекле окна; вибрируя, оно ответило высоким звенящим звуком и замолкло. Всегда в это время, закрыв библиотеку на обеденный перерыв, Лена шла в военторговскую столовую. Прошло много времени, но на знакомой тропинке не было никого. Вдруг показалась женщина в красном платье. Она скрылась за углом соседнего дома, затем уже совсем близко вышла на противоположную сторону площади… Это была телефонистка Сашенька, как ее все почему-то звали. Астахов отошел от окна и сел за стол.

«Шестнадцатого числа, поздно вечером, — писал он, — на лестничной клетке первого этажа дома № 17 по Октябрьской улице я убил человека.

Для того, чтобы Вы поняли, почему это произошло, я должен рассказать о себе. Если бы жизнь моя сложилась иначе, я не совершил бы этого преступления.